ЕГО ИМЕНЕМ НАЗВАНА ЗАСТАВА

Это случилось в конце августа 1945 года.

Банда японских самураев засела в одной из хижин китайской деревни. Яростным огнем самураи прижали погра​ничников к земле. И тогда лейтенант Деревянко с младшим сержантом Денисов​ским бросились вперед. Подбежав к хи​жине, начальник заставы бросил в окно две гранаты. Загремели взрывы. В тог же момент и сам лейтенант упал, сра​женный вражеской пулей. Секунды, вы​игранные отважным офицером ценой собственной жизни, решили исход схват​ки. Уцелевшие от огня пограничников самураи побросали оружие и подняли руки.

Заставе, на которой служил М. Деревянко, присвоено его имя.

Сергеи Куц

ВСЕГДА В НАРЯДЕ

Хлеб

Сидор Деревянко проснулся рано. Июль не для третьих петухов! Трава в степи аж танцует до того высокая, стройная, спелая. Через плетень ограды Сидор всматривался в степь. Сквозь утренний холодноватый туман едва просматривались недалекие березовые колки. Со степи пахло полынью. Далеко, ох, далеко отсюда полтавская земля. Да нет, он и на эту не в обиде. Тут, в Сибири, земля щедрая, приложи только хо​зяйские руки. Но там — родная. А 905-й год так недалеко. Каких-то два десятка годков назад тронулась семья Деревянко искать лучшую долю. На Украине для них земли не было. Хоть умри! Вот и трону​лись. А теперь эта земля стала родной. Тут и дети - почти все семе​ро— родились, тут и хлеб, тут и травы.

—    Василь, Мишка, айда с печи. Скорей до стэпу, а то солнце попереди нас там будэ, — заторопился Сидор, открывая дверь хаты.

Мишка с Василием, продирая сонные еще глаза, не спеша, слезли с печи, вышли на улицу. В ограде уже стояла лошадка, запряженная в телегу.

Солнце еще макушку не показало, когда Сидор взмахнул косой.

—    С богом...

Василь — почти парубок. Как-никак, шестнадцать годков ему. Ли​товка в его руках играет, как заведенная. А с Мишки много не спро​сишь: один раз росу собьет, другой раз в кочку врежется. Сидор, по​плевывая на руки, подбадривает:

—    Добре, сынку, добре. Сладкий хлиб будэ, дуже сладкий.

А вот копны возить и Михаил сможет, будь здоров! Хоть и родился он на семь лет позже Василя, но вышел в батьку, крепкий малый.

Сенокосные дни пошли на убыль. Сидор спокоен: сено есть. Потом с уборкой управились. Пшеницей, овсом, льном всю ограду застлали. Пшеницу и овес в середину, а по краям — лен. Осталось обмолотить, а потом портняжничать можно всю зиму.

Сидор — добрый портной. От женской юбки до шубы-барчатки шьет. Зимой, бывало, у богатого хозяина живет месяц, обшивает всю хозяйскую семью вместе с родственниками. Какой-никакой, а доход.

—    Завтра, сыны, обмолотим, и спасибо господу богу за хлеб на​сущный,— укладываясь на печи, сказал Сидор. Васька с Мишкой уже не слышали отца. Намаявшись за день, они заснули сразу и крепко.

Ночью послышался скрежет когтей по стеклу и визг, жалобный, просящий. И опять скрежет. Проснувшись, Сидор лежал, не открывая глаз. Прислушивался. «От же скаженна собака, покормыв же с вече​ра, а вин еще просэ», — ругнулся он. Но тут раздался испуганный голос Матрены, жены:

—    Ой, Сыдор, проснысь... Ой, горым...

В хате было так светло, будто в ограду упала луна. В окне тенью чернел Рябой, а за ним поднимались языки огня.

—    Шо ты, Матрена, кажишь,—дрогнувшим голосом возразил Си​дор,—то ж у сусида солома горит.

—    Ой, у нас, — заголосила Матрена, — ой, у нас!

Сидор прыгнул с печи. Когд он отпирал дверь, увидел: за ним ки​нулись Васька с Мишкой, Шурка и Клавка.

Хлеб, подготовленный вчера для молотьбы, горел сразу со всех сторон. Выпавший в полночь первый снег отражал пламя, делал по​жар красивым и страшным.

Василий метнулся через двор и помчался по улице, крича сквозь слезы:

—    Пожар! Помогите! Пожар!..

Михаил кинулся с порога за отцом, но тут же попятился назад, в сенцы. Пламя ударило в глаза, опалило жаром. Он стоял в сенях и смотрел, как мать голыми руками хватала огонь, топтала его ногами, как отец, босой, в одном исподнем белье метался среди пламени, вы​таптывая первый неглубокий снег.

Наутро отец запряг лошадь, собрал пустые мешки и, сняв шапку, сказал:

—    С чим вернусь — не знаю. Но ждить. Вирю, шо есть на свити добрч люди...

Провожая отца, на крылечке хаты понуро стояли Василь, Михаил, Шура, Клава и Матрена с Антоном на руках. Мать и девчонки плакали.

Василий сжимал кулаки. Он знал и не знал, кто поджег хлеб. Он только помнил темные, злые глаза двух парней на вечерке, когда он, Василь, стал говорить о Ленине, о комсомоле, о том, что теперь Совет​ская власть в Решетиловке и что скоро придет к бедняку настоящее счастье.

Отец вернулся через два дня. На то, что он собрал, надеяться нельзя было: зима в Сибири долгая. Как жить?

*​ В колхоз объединяться надо, батько, — сказал Василь.

*​ А шо такэ колхоз? Пособэ вин нам? — махнул рукой Сидор.

*​ Поможет, батько, — уверил Василь.

На следующий день после приезда Сидор слег. Бутылку водки, ко​торую принес по его просьбе Василь, он выпил сразу, но поправить дело уже нельзя было ничем. Сильно простудился Сидор, когда спасал хлеб. Болезнь схватила его крепко и каждый день забирала у него силу. Умер он на следующее лето. В сенокосную пору.

В двадцать девятом семья Деревянко вступила в колхоз. У Василя к тому времени было четыре класса образования, и его сразу постави​ли на должность учетчика.

Михаил учился в школе. Но начиналась весна, и он вместе с дру​гими деревенскими ребятами уезжал на колхозные полевые работы. Все бы хорошо, да тут Василь заладил свое:

*​ Как хочешь, мама, а к поеду строить Магнитку. Пятилетка! Индустриализация! Все кругом ходуном ходит, такие дела творятся, а я — сиди в Решетиловке.

*​ Сыну, сыну,— удерживала мать,— був бы батько живый, вин бы, може, и отпустыв на Магнитку, но кто ж хозяином в доме будэ? Одни мы, бабы, осталысь...

*​ Хозяином Михаил будет, — твердо оказал Василь и, посмотрев брату в глаза, спросил: — Будешь?

Михаил нехотя ответил:

—    Я б с тобой, братуха, на Магнитку... Ну, а если уж так выхо​дит, то буду... Буду хозяином.

В июне тридцатого года Василь уехал.

«Трудно тут, Миша, очень трудно, — писал Василь в Решеталов-ку, — ни в одной газете не прочитаешь, как здесь трудно. Но Магнит​ку мы сделаем, построим. Вот нашему колхозу нужны и тракторы, н комбайны, и плуги, а все это будет, если будет Магнитка... Работаем в полную силу. Так что, братуха, пойдет наша первая советская дом​на от моих рук, от кирпича, положенного мною. И когда я прихожу в сырой и холодный барак после работы, я думаю не о холоде, а о будущей печи. Ты уж извиняй меня за то, что уехал из дому. Комсо​мол велит...»

Хотелось Михаилу тоже туда, на Урал. На такое дело, о котором вся страна говорит.

Из Донбасса написал самый старший брат Игнат: «Приезжай. У нас есть фабрично-заводское училище. И семилетку закончишь, и рабочим парнем станешь».

Собрала мать в дорогу и Михаила.

«Я, Деревянко Михаил Сидорович, родился 7 ноября 1917 года в Омской области, Одесский район, Буняковский сельский Совет, село Решетиловжа в семье крестьянина-бедняка. До 1932 года учился в сельской школе.

В 1932 году уехал к брату в г. Макеевку, учился в школе ФЗУ и окончил 7 классов. Вернулся в свое село, где родился. Работал в сель​скохозяйственной артели «Красный луч» помощником счетовода...»

(Из автобиографии Михаила Деревянко)

...Подтаявший апрельский снег был мягким и скользким. Лошадь, запряженная в розвальни, легко бежала по степной дороге. Михаил встретил Василя за деревней. О своем приезде Василь предупредил письмом. Не с Урала, а из Алма-Аты. Туда его призвали в армию. Служил в пограничных войсках. Теперь переводился на Дальний Вос​ток. Разрешили заезд домой.

Четыре года братья не виделись...

*​ Здоровый ты, Миша, стал,— радовался Василь. — Молодец!

*​ А ты еще здоровей. Пограничник! Военная форма тебе идет. Немного погостил Василь в Решетиловке. И вот уже в дорогу. На Дальний Восток, в пограничный кавалерийский полк. Там продолжит Василь службу.

—    Спокоен я за тебя, Миша,— сказал на прощанье Василь.—
Хлеб есть в доме, а это — уже радость. Настоящим хозяином ты стал.

— А я люблю, — сказал Михаил, сжимая Василю руку, — нашу Решетиловку. В Донбассе все время думал о ней. Вернулся.

—    Ну, свидимся еще...

Братья крепко обнялись. Оба они не знали, что увидеться им при​дется случайно, только в сорок третьем, когда раненым вернется в свое село помкомвзвода старший сержант Василий Деревянко.

—    Знаешь, о чем я еще не сказал тебе, — заторопился Михаил, бе​режно доставая из левого кармана небольшую книжечку. —Вот...

Глаза Василя засветились радостью.

—    Теперь и ты в Ленинском союзе молодежи. Правильно. У нас другой дороги нет.

А день был совсем не для разлуки: теплый, тихий, солнечный. Ва​силь побежал за санками, тронувшимися по последнему снегу.

В Решетиловке пели песни. Чистые, сильные голоса плыли по ве​черней степи от колка до колка, доставали соседние деревни. Люди сходились на песню к дому Ивана Харченко. Михаил дружил с Ива​ном. Уважал он и его сестру Евдокию. Работящие и честные они люди. А еще... песни хорошо поют. Песни, которые привезли с Украины их деды, отцы. В песнях тех — их душа. Только поют сейчас не так пе​чально, как раньше. Особенно, когда Михаил приходит со своей гар​мошкой. Михаил тоже поет, как и все в роду Деревянко. Но в послед​нее время полюбилась ему вот эта:

СОРОКОВЫЕ, ФРОНТОВЫЕ

Тучи над городом встали,

В воздухе пахнет грозой...

За далекой, за Нарвской заставой

Парень идет молодой.

Он ее сразу принял. Может, потому, что тот матрос из фильма, ко​торый поет, чем-то на Василя смахивает. Василь, конечно, в граж​данскую не воевал, но поехал же он Магнитку строить. Взял и по​ехал. Как тот матрос, встал и пошел в бой за Советскую власть, с лихостью пошел, с удалью, с полной ясностью, на что идет и за что идет. А любимой только и всего:

Ты мне счастья пожелай...

Хорошие вечера в Решетиловке, песенные. А за песнями — разго​вор. О чем? Как жили, как живем, а главное — как будем жить. Все знали: что бы там ни было впереди, а назад, к старому, не вернемся. Но забыть — не забудем. Давно ли семья Деревянко маялась от голода? А разве забудет Дуся Харченко, как просила она хлеба у ку​лака, чтоб до весны дотянуть? Пообещал он ей мешок пшеницы, толь​ко с условием: обежать вокруг дома с иголкой без нитки. Но самой быть тоже как иголка, в одной нижней рубашке. Четырнадцать ей было тогда. Стыдилась. Но пробежала по февральскому морозу, по снегу. Три раза. А кулак паутинку нашел на уголке: не выполнила, говорит, ус​ловие, хлеба не получишь. Нет. Умрем, но не дадим старому вернуться.

Утром — на работу. Каждый новый рассвет Михаил встречает в борозде. Сажень в его руках, как циркуль: шагает по пахоте. Ми​хаил меряет поля порой для формы. Давно он их все измерил, наи​зусть знает до квадратного сантиметра и готов сразу выписывать тру​додни пахарям. Да только каждый хочет знать, что он сделал вчера, сегодня.

На полевой стан приехал председатель артели Демьян Михайло​вич Харченко.

—    Здорово, Михаил, — слезает председатель с коня.—Хорошо поешь, хорошо.

Протягивает руку Михаилу.

—    Ты уж меня, брат, извиняй, но я, когда слушал вчера песни ваши, еще об одном подумал. О премиях. О премиях передовикам. Помнишь? Мы же как хотели: доярке Евдокии Харченко — 25 рублей, а Срибной Анастасии — овцу. А ты перевернул все. Доказал. Политика тонкая тут. Анастасия-то в полеводческой бригаде работает, а Евдокия самым настоящим образом с животноводством связана. Так кому же
овцу? Голова у тебя...

*​ Та при чем тут голова?

*​ А при том, что голова у тебя есть. Вот поля артельные все у тебя в ней. Давно тебе говорю: давай на курсы бухгалтеров. Большие дела скоро придется нам творить на нашей земле. Вот такие, как ты, и должны их творить...

—    Шо ж ты, сыну, так давно дома не був?.. Благодаровка -то ря​дом, — встретила Михаила мать у ворот.

Он перепрыгнул канаву, которую еще отец сделал, чтоб дождевая вода во двор не забегала, обнял мать.

—    Дожди, мам. Дорога, что кисель.

—    Ну, заходь, заходь в хату...

Мать суетилась, собирала поесть, а Михаил присматривался к ней, прислушивался, стараясь понять ее настроение. У него такое дело, сразу не бухнешь...

*​ Мам...

*​ Шо, сыну?

*​ Ох, пышки вы, мама, испекли, будто знали, что приеду... Михаил замялся, не решился высказать то, ради чего приехал.

*​ Проголодался, мабуть, там, на своих курсах?

Поужинав, Михаил побежал к Ивану Харченко. Хотелось Ивана с Евдокией побачить. Как они тут?

—    Здорово, друже, — улыбнулся Иван. — Пропал где-то совсем.

*​ Скоро вернусь в Решетиловку, Иван. Курсы бухгалтерские кон​чаю. Да, наверно, не один вернусь, — обмолвился он другу о том, чего не решился сразу сказать матери.

*​ Никак женишься? — вытаращил глаза Иван.

*​ Женюсь, друже, — посерьезнел Михаил.

*​ Невесту-то я хоть знаю?

*​ Должен знать. Ганна Лелякова.

Иван только головой покрутил, не то удивляясь, не то радуясь новостям:

*​ А свадьба?

*​ Ну, какая свадьба, друже... Соберемся, песни попоем. Придешь?

—    Да если мы с Евдокией не придем, ты ж нас потом убьешь,—
пошутил Иван. — И не пригласишь — приеду.

С матерью Михаил говорил поздним вечером. При тусклом свете керосиновой лампы.

—    Шо с того, сыну, шо молодый ты. Батько твой тоже рано женывся, та у нас жизнь дуже тяжкой була. У тэбэ робота есть, жить на шо есть. Дуже не гордысь. Жизнь протяныня — всего до-станыця...

У Михаила на сердце посветлело: мать не осуждала его за само​вольство. Осмелел он, рассказал все. И то, что свататься ходил уже. А кто ж пойдет за него? Отца нет, старшие братья разъехались, а мать хлопотами обременять?.. Сам пошел к родителям Гали-Ганны, а там — Максим Калюжный со сватами. Раньше еще один приходил: Галя-то — дивчина на все сто. Только Михаил, когда зашел в дом, сра​зу сказал с порога: «Здравствуйте, отец и мама...» Галин отец как-то засветился весь и объявил: «Кто назвал меня отцом, тот и будет на​шим зятем». Максим Калюжный ушел, а Михаил остался.

—    Прывозь свою Галю, сыну, и живить... Батько хату поставыв, як знав, шо для сына. Живить, та и я биля вас...

Так вот и стал для Михаила тридцать шестой год самым счастли​вым из тех, что он прожил. Привез он из Благодаровки Галю. Собра​лись на 23 февраля — День Красной Армии. Гуляли без фаты, без цветов. Зато было много песен.

Жизнь ладилась. Михаил бухгалтером работал в колхозе, а Галя — на ферме. Была она из трудовой семьи и работы не боялась. Батько ее, бывало, никому в семье спать не давал много. «Полжизни про​спать можно,— теребил он детей на зорьке. — Хто рано встае, тому бог дае»... Отец и умер в степи с косой в руках. Махнул последний раз и опустился на теплую полынь.

Сын у молодых родился осенью тридцать шестого. Володей назва​ли. Рос Володька быстро. Ему полтора года, а он бежит из двора, на улицу. В окошко хаты видно контору, где отец работает. Шесть часов — Галя уже поглядывает в окно. А вон и Михаил вышел из кон​торы, домой направляется.

—    Володя, папка идет, встречай,— торопит она сына. Тут Володьке не до игрушек.

Он бежит до угла улицы, на которой контора стоит. Там его ждет отец.

—    Ах, ты, мой Деревянко, — подхватывает Михаил сына на ру​ки.— Ну, пошли к маме...

Михаил сажает сына на ладонь правой руки и так, на руке, высоко подняв Володьку, несет по улице к дому. Или на велосипеде катит. Да он всех катал. А как сам ездил! Гармошку в руки, руль бросает, едет, играет и поет.

*​ Тоби ж, Миша, скоро в Красную Армию, диты уже есть, а ты сам, шо малэ дитя, — журила его мать.

*​ Так весело же, мам, — оправдывался он, — хлопцы хотят, чтоб еще проехал без руля да с гармошкой.

Или брали с Галей второй велосипед у соседа и — айда в степь. Мчались по дороге, врезаясь в полынный запах. Летели в нем и пили его. «Вот же трава!.. — кричал Михаил, — горькая, та добрая. Горь​кая, та наша!..» И кружились у них головы то ли от полыни, то ли от того, что были они совсем одни в степи, одна полынная степь знала их счастье.

Жалковал старший бухгалтер колхоза Андрей Петрович Волков: на службу скоро Михаилу, а не хотелось бы расставаться с таким по​мощником. Михаил же не просто считает, он ведь землю знает и за теми цифрами, что пишет в ведомость, видит хлеб колхозный, людей.

Повестку на службу принесли в контору. С работы он пришел, как обычно. Долго не решался Гале сказать. Она была занята чем-то по кухне.

*​ Сядь, Галя, посиди рядом, —остановил жену Михаил. — Зна​ешь, меня призывают в Красную Армию...

*​ Ну, так то ж всех призывают, — весело отозвалась Галина.

—    Повестка вот, — развернул маленькую бумажку Михаил.
Притихла Галя.

—Сколько ж осталось у нас дней?..

—    Три дня, родная, только три...

Все эти три дня он копал на огороде картошку. Гале не давал много работать: она ждала ребенка.

*​ Я уж сам, — взваливал на плечи Михаил мешок с картошкой,— а ты, Галенька, побереги второго сыночка...

*​ А мне так и девочка ничего...

*​ Сын будет, Галя, сын.

Выкопал картошку, взялся за хлеб. Возил из колхозного амбара заработанное на трудодни зерно. Шестьдесят один центнер!

—-Живите — не горюйте!—приговаривал Михаил, таская мешки с пшеницей. Шутил:

—    Хватит до моего возвращения со службы...

Все ходил по двору, смотрел, что еще доделать. Один мужик в до​ме оставался — Антон. Тринадцать годков тому исполнилось.

Последнюю ночь почти не спали. Говорили и говорили. Наказывал беречь сынов и себя. Уже в последние часы вдруг достал из сундука книгу. «Как закалялась сталь», — прочитала Галина на обложке.

*​ Знаешь Павку Корчагина?

*​ Слышала...

*​ Возьми эту книжку, сохрани. Настоящие люди в ней...

Сентябрьское утро было солнечным и тихим. Вся Решетиловка вы​шла проводить своих хлопцев в Красную Армию. Никто не знал еще, что на Хасане японцы затеяли провокацию и что, может быть, кому-то из тех, кого провожают сейчас, придется быть там.

— Не переживайте, мама, Галя, — успокаивал своих Михаил.— Не пропадем! Вон сколько наших, смотрите... Иван Харченко, Володя Стрюк, Коля Скрыпа... Ребята, а ну, давай ближе, — позвал хлопцев Михаил, прилаживая на плече ремень гармони.

Тучи над городом встали, В воздухе пахнет грозой..

Долго стояли на дороге мать с Галей. Долго махали вслед маши​не, увозившей их Михаила. А в ушах звенело: «Ты мне счастья по​желай...»
Запевала
— Ох, покурить бы, хлопцы, — стонал в углу телячьего вагона Володя Стрюк.— Третьи сутки без .курева. Щоб на этом поезде сам Христос в рай ездил.

*​ А ты сбегай ягодок набери, — посоветовал Иван Харченко.— Мы с Мишкой, пока поезд лез на бугор, наелись, да еще в карманы набрали. А леса тут, брат, такие... Нашим березовым колкам далеко до них. Тайга!

*​ Вижу — тайга,—досадовал Стрюк. — Пятый день тайга. Когда уже кончится, мать ее...

Михаил Деревянко усмехнулся:

*​ Вот бы тебя к моему тестю. Он, правда, некурящий, но табаком бы угостил.

*​ Слышал про твоего тестя...

Притихли хлопцы. Хоть и не так много женатых в вагоне, но — тесть—слово домашнее. А дом есть у каждого. Седьмые сутки везут их, а кажется — целый месяц.

—    И куда везут? — вздыхает Коля Скрыпа.

— Куда нужно, туда и везут, — подсаживается Михаил к Нико​лаю. — Ты что же, друже, думаешь, нас зря оторвали от дома, от нашего дела?

Снова слышится голос Стрюка:

—    Меня прямо в степи с комбайна сняли. Прилетает на коне учетчик: давай в военкомат. Я так прямо во всем мазутном и рванул. Комбайн штурвальному оставил, а сам следом за учетчиком. С родст​венниками дали проститься и — вперед. А курить страсть как хочется.

Заворочались в самом дальнем углу, подняли головы, заговорили.

*​ А ну, как сразу на японцев бросят?..

*​ Кто тебя бросит, дурья башка, необученного...

*​ А что?.. Может, дело туго там?.. Японцев посмотрим...

*​ Не успеешь посмотреть... Михаил Деревянко тряхнул головой:

*​ А ну, хлопцы, хватит молоть языками, давайте-ка споем! И первым затянул сильным и чистым голосом:
О-о-ой, на-а го-о-о-ри Тай жници-и жну-у-уть.
Застыла тайга, охваченная сентябрьским огнищем, будто прислу​шивалась к мягким, звонким словам.

*​ Ох, Деревянко, будешь ты запевалой на службе, — воскликнул кто-то из хлопцев.

*​ А он и есть уже запевала, — сказал Скрыпа.

Иркутск встретил их перед вечером на одиннадцатые сутки пути. На привокзальной площади — строй кавалеристов. Шинели, закрыва​ющие конские бока, шпоры, шашки, буденовки. Оркестр на белых лошадях.

*​ Вот тебе и на японцев... —• Покурить бы...

*​ А кормить будут?..

*​ Мама родная, а лошади-то у трубачей, как снег белые...

*​ Ста-а-а-нови-и-сь!..

Толпа призывников задвигалась и вскоре из копошащейся кучи получилось что-то вроде строя в колонну по четыре.

—    Ша-а-го-ом ма-арш!

Оркестр расколол прохладный воздух. Михаилу показалось, что он расколол в одно мгновение всю его жизнь на две части. Там, в Ре-шетиловке, закончилась одна часть, а здесь началась другая. Началась служба.

*​ Третье отделение: Скрыпа!

*​ Я!

*​ Околупин!

*​ Я!

*​ Деревянко!

*​ Я!

*​ Стрюк!

*​ Я!

—    Харченко!

-    Я!

...Вечерняя поверка закончена. Теперь — спать. Кровати земляков рядом. Можно перекинуться словом, чтоб старшина Иванец не услы​шал или помкомвзвода Гвоздев. Вчера их представили новобранцам после митинга по случаю прибытия пополнения.

— Вы прибыли в седьмой дважды Краснознаменный кавалерий​ский полк войск НКВД,— сказал на митинге командир полка.— В огне гражданской войны добыл себе славу полк, он отважно бил Колчака здесь, в Сибири. Мы надеемся, что вы, молодые бойцы нашей славной Красной Армии, станете достойными продолжателями его боевых традиций. Поздравляю вас, товарищи, с началом службы.

Из письма Михаила Деревянко жене Галине.

7 января 1939 года.

«Здравствуй, дорогая жена Галя, мама, Володя. Передаю вам го​рячий привет и желаю всего наилучшего в вашей жизни. Получил, Галя, от вас письмо, за что очень благодарю. А мне написать ответ все нет времени. Вы уж простите меня. Галя, я с 1-го января учусь в школе на младших командиров. Занимаюсь хорошо. Проучусь в школе 9 месяцев и буду командиром отделения.

На днях Коля Скрыпа едет домой в отпуск, передам через него письмо. Скрыпа неудачно спрыгнул с лошади и поломал себе ногу, а теперь, после лечения, едет на 2 месяца домой. Иван Харченко вместе со мной. Он не в школе, но видимся часто.

Зима здесь такая же, как у нас дома, морозы градусов 40—50. Я не болею, чувствую себя хорошо. Скоро сфотографируюсь и вышлю фотокарточку.

Галя! Последнее время я что-то ни от кого не получаю писем. На​пиши: получаешь ли ты от Игната, Василя.

Кто сейчас в колхозе работает счетоводом? Как распределили доходность, чего и сколько досталось на трудодни? Ох, ты должна написать мне много новостей.

Как вы себя чувствуете? Что едите, в чем ходите? Чего не хватает? Какая зима? Сарай опять, наверно, закидало снегом? Какой пригляд в хозяйстве?

Я крепко соскучился по вас. Володя, наверно, уже хорошо разго​варивает? Поцелуй его за меня. Приеду, никогда обижать его не буду. Надо только отслужить честно и хорошо.

Ваш Михаил».

*​ Станови-и-сь!

*​ Равняйсь!

*​ Смирно!

*​ С правого фланга по одному налево по манежу — ма-а-арш!

Да, это тебе не в районный центр на выездных прокатиться. Ду​мал: что ему конная подготовка, если до службы на лошадях все поля объехал колхозные. Но то поля. А тут манеж. На нем — препятствия. А еще есть вольтижировка: ножницы делай — р-р-аз! Там, собираясь ехать, лошадь к забору подводил, чтоб на нее забраться. Но самое главное вот это...

—    На рубку лозы с правого фланга по одному — ма-а-арш!

Рубить надо стоя, на скаку, да еще без раскола. Через шесть мет​ров налево-направо-лоза. А легче вот так: стремена крест-накрест пе​рекинул через седло, стоишь удобно и высоко.

—    Деревянко — вперед!

Конь у Михаила идет так, будто спиной чувствует каждый взмах саблей. Лоза не. отлетает, а оседает на месте.

*​ Во дает запевала!—приподнимается на стременах Миша Околупин.

*​ Так у него ж сын неделю назад родился, — объясняет Володя Стрюк. — Ты что не видишь: он же всю неделю, как на крыльях летает.

А потом строевая подготовка.

*​ Шагом ма-арш!

*​ Деревянко — запевай!

Десяток шагов Михаил молчит, будто собирается с мыслями, а йотом...

Тучи над городом встали...

Никогда он не пел еще с таким подъемом. Что ж, есть на то при​чина у человека. Есть.

Из письма Михаила Деревянко жене Галине.

«23 августа 1940 года.

Здравствуй, дорогая Галя! Получил две твои фотокарточки, за что очень благодарю. Посмотрел на фотокарточки и как будто увидел тебя.

Служу все на том же месте, куда приехал после школы младших командиров. Наверное, здесь до конца и дослужу. Отсюда и домой. Скорей бы только проходила осень и наступал 41-й год. Два года по​зади, осталось служить год. Не представляю то время, когда я встре​чусь с тобой, с мамой, со своими любимыми сыновьями Володей и Мишей.

Галя! Я очень беспокоюсь, что ты не выручила деньги за скот. Жить на что-то ведь надо. Проси правление колхоза, чтоб помогли. „ А хата пусть стоит, черт ее не возьмет. Приеду, тогда и накрою кры​шу, как положено. Галя! До зимы постарайся достать сена и соломы, а то зимой будет трудно.

Начнется новый год — служба пойдет веселей. Ближе к дому.

Сегодня я дежурю по заставе и пишу тебе письмо. Сейчас 1 час ночи.

Вот пока и все.

Передавай всем привет.

Ваш Михаил».

Михаил поставил точку, сложил два листка в треугольник, напи​сал адрес. Вздохнул: сколько он еще напишет писем, прежде чем уви​дит своих. Прислушался. В тайге, у Амура, выли волки. Рано что-то они в этом году зашевелились. Отправляя наряд, предупредил: хоть двуногие волки и страшней лесных, но глядеть надо в оба. И за теми, и за другими.

Как там сейчас Иван Харченко? Уехал он на финскую границу. Попал в самое горячее место и ни одного письма за столько времени. «Расформировали» их третье отделение, разъехались земляки по всей границе — и на запад, и на восток. Правда, с Володей Стрюком они часто встречаются. Из школы в один пограничный отряд попали. Недавно на сборах старшин виделись. Обрадовались:

*​ Как живешь?

*​ Хорошо живу.

*​ Домой вместе поедем?

*​ Давай...

Жизнь на заставе подчинена одному — стеречь границу. А стеречь есть от кого. С той стороны частенько выползают.

Конечно, Михаил, как старшина, с одной стороны, с охраной гра​ницы непосредственно не очень связан, а с другой — выходит, что на нем как раз вся охрана держится. Не накорми, не одень, не создай условия для отдыха бойцам — какая тут, к чертям, охрана будет'?

Во дворе заставы щелкнули винтовочные затворы. Наряд вернулся с границы. Два часа ночи. Михаил встал, расправил под ремнем гим​настерку, выкрутил поярче фитиль в лампе и шагнул навстречу вхо​дящим в коридор красноармейцам.

Из писем Михаила Деревянко жене Галине.

«11 сентября 1940 года.

Милая Галя!

Прошло два года, как я уехал из дому. Правда, еще не исполни​лось, но я беру авансом несколько дней. Провожали вы меня 16 сен​тября. Трудно пережить зиму, а лето пройдет быстро, и я буду с вами. Пусть готовятся сыночки встречать своего папу.

Иной раз возьму гармонь, спою украинскую песню и вроде как дома побывал. А как мы с тобой песни пели, помнишь?.. Прошлое хорошо вспоминать, но лучше, интересней строить будущее.

Целую всех крепко-крепко.    Ваш Михаил».

«20 января 1941 года.

Здравствуй, моя дорогая жена Галя!

Крепко целую тебя, Володю и Мишу и желаю всем лучших успехов в вашей жизни в 1941 году. Вчера ездил на почту, где имел счастье получить от вас два письма, написанные 29 декабря и 15 декабря. Я, как никогда, очень долго ждал эти письма.

Служу я сейчас в должности помощника начальника пограничной заставы. Все у меня хорошо. В отпуск пока никого не отпускают, и я ничего не могу вам сказать об этом. Если будут отпускать, то я дол​жен получить отпуск за службу.

Очень соскучился по вас, Галя. Большое спасибо тебе за фотогра​фию Володи и Миши. Миша на ней смеется. Наверное, веселые ребя​та у нас растут.

Галя! Осенью я вернусь домой. Уже сейчас готовлюсь. Как там колхоз без меня живет? Наверное, много изменилось. Я тоже изме​нился. Постарел. Борода растет, как у взрослого мужика.

Милая Галя! Пиши чаще письма. Я тебя никогда не забуду, ты для меня дороже всех на свете.

Воспитывай сыновей наших жизнерадостными, чтоб никакие беды их не сломили. Как Павку Корчагина, помнишь? Читаешь ли ты кни​гу, которую я тебе оставил? Читай! Она поможет тебе быть сильнее духом.

Как здоровье у мамы? Мне очень жаль ее. Уже свое отработала, но все ж старается что-то делать. Ты ее жалей. Пусть хоть сейчас отдохнет немножко.

Написал письма Игнату и Васе, но ответа пока нет. Интересно, в каком классе учится Антоша? Ведь ему, наверное, скоро в Красную Армию? Сменит меня.

Скоро, скоро я вернусь, милая Галя! И опять буду трудиться на родной земле. В армии многому научился, особенно стал разбираться в политических вопросах.

Скажи Володе и Мише, что папа их никогда не забудет. Пусть растут быстрее. Будьте, ребята, жизнерадостными, не забывайте меня, а я вас никогда не забуду.

Ваш Михаил».

«25 мая 1941 года.

Здравствуй, милая Галя!

Как хочется увидеть своих сынов! Володя скоро будет ходить в школу. Пусть растет большой. А Миша пока вырастет и папка вернет​ся, и уж тогда мы вместе с Мишей пойдем в школу. Эх, какая жизнь у нас будет, Галя!

Я думаю за время службы вступить в члены партии. Тогда жизнь будет еще богаче, интересней.

Очень жаль, что я не увижу Антошу. Его призвали на службу... Что ж, служить в Красной Армии — это закон, который существует для всех граждан нашей страны. Отслужит, тогда и увидимся.

Будь всегда в хорошем настроении, Галя! Скоро увидимся.

Ваш Михаил».

До двадцать второго июня сорок первого он написал еще одно письмо, отправив его 18 июня. В нем строились планы о встрече с родными. В Решетиловке это письмо получили 28 июня, когда уже шесть дней шла война.

На западный фронт уезжали целыми заставами. Просился и он. Не отпустили.

Из служебной характеристики на старшего сержанта пограничной заставы «Ор-ловка» Деревянко Михаила Сидоровича.

«За время пребывания на пограничной заставе с 1939 года в долж​ности командира отделения Деревянко М. С. проявил себя как воле​вой, энергичный, настойчивый и требовательный к себе и своим това​рищам. Отделение товарища Деревянко было ударное и заняло пер​вое место по боевой и политической подготовке.

В 1940 году товарищ Деревянко был выдвинут на должность стар​шины заставы, с работой справлялся хорошо. Имеет ряд благодарно​стей за образцовую работу.

В ноябре 1941 года товарищ Деревянко был выдвинут на долж​ность помощника начальника пограничной заставы. С работой справ​лялся хорошо.

Среди товарищей уживчив и пользуется большим авторитетом.

Физически развит хорошо.

Имеет ряд благодарностей и премию за хорошую работу. Успеваемость по боевой подготовке: политическая — 5; служебно-тактическая— 5; конная — 5; физо — 5; огневая — 5.

Начальник пограничной заставы «Орловка»

лейтенант Петров».

Он все-таки уехал. Но не на фронт. Его направили на учебу в Харь​ковское пограничное военное училище НКВД имени Ф. Э. Дзержин​ского. Отделение — кавалерийское. В то время училище дислоцирова​лось в городе Ташкенте.

Шесть месяцев учебы прошли быстро. И вот Михаил Деревянко — лейтенант. Назначение: Шилкинский кавпогранотряд Забайкальского пограничного округа.

Из выпускной аттестации курсанта Харьковского пограничного военного училища

НКВД имени Ф. Э. Дзержинского.

«...Коня и оружие любит, ухаживает за ними отлично.

В работе и учебе трудолюбив. Хороший кавалерист. Хороший строевик. Штыком и гранатой вла​деет хорошо. Стреляет из всех видов оружия отлично и особенно из ручного пулемета. Здоров и вынослив. Службу может нести в любых климатических условиях».

Начальник кавалерийского отделения майор Прыткин».

...Сон это был или это было на самом деле? Галя встретила его в степи. Весенняя земля, мягкая и чистая, уже укрылась ярко-зеленой травой.

По пути из Ташкента, где Михаил закончил училище, в Забай​калье он был в Решетиловке десять дней. Военная форма ладно сиде​ла на стройном и крепком парне. Трудно было узнать в нем, двадца​типятилетнем офицере, Мишу Деревянко — учетчика и счетовода сель​хозартели «Красный луч».

Он ходил на поля.

*​ Не меряй, не меряй, Виталий Андреевич,—-кричал он, издали узнав человека с саженью, — пиши восемь гектаров, не ошибешься.

*​ Здорово-здорово, — крепко сжал в своих объятиях Михаила Ви​талий Андреевич Харченко. — Так оно и есть. Смотри ты, помнишь?

*​ Все помню, дядя Витя, все... Сколько под зябь, сколько под овес и пшеницу, сколько под лен.

*​ А я вот бригадирствую в тракторном отряде, та и меряю заод​но... Лишних рук нэма, Миша, все война забрала.

*​ Ничего, дядя Витя, скоро война кончится.

Он пошел на колхозное собрание. С Галей. Сидел, слушал. Хоте​лось, ох как хотелось самому взяться за все то, о чем говорили кол​хозники. О том, как нужен стране хлеб, знал он и как воин Красной Армии, и как хлебороб.

Обошел всех знакомых. Старых друзей только не было. Воевали друзья. Дома — одни бабы да ребятня, старики еще.

—    Чи не бачив ты моего?..—встречали его одним и тем же вопро​сом,, надеясь, раз он приехал издалека — значит должен был где-то видеть земляков. Нет, он не встречал рештиловцев. На разных фрон​тах они воюют.

Долго сидели с братом Василем. Не виделись с того дня, как уехал Василь з армию. Был на фронте. В мае 1942-го его ранило. Долго валялся в госпитале. Вернулся в Решетиловку инвалидом третьей группы. А был Василь на фронте помощником командира взвода, стар​шим сержантом. Беседуя с Михаилом, не мог и не хотел смириться со своей инвалидностью. Горячился: «Сидеть не буду сложа руки. Найду работу такую, чтоб спина трещала, чтоб на всю катушку, чтобы зиять: там, на фронте, воюют, а я воюю тут...»

Все допытывался у Михаила, будет ли война с Японией. А что Михаил мог сказать?

Галя, слушая, всхлипывала:

—    Из одиннадцати детей у нас, Лелюковых, было два брата — Иван да Андрей. Их убили немцы. Сколько ж можно воевать?

В мае 1943 лейтенант Михаил Деревянко прибыл на пограничную заставу «Свербеево» Шилкинского погранотряда на должность помощ​ника начальника заставы. Начался новый этап службы.

часть 2. продолжение

• Пограничники Забайкалья